Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась, смотря по тому, светило ли солнце, или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы не слишком частых берез внезапно принимали нежный отблеск белого шелка, лежавшие на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались червонным золотом, а красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой
осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли все белые, без блеску, белые, как только что выпавший снег, до которого еще не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца; и украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь.
Неточные совпадения
Тени колебались, как едва заметные отражения
осенних облаков на темной воде реки. Движение тьмы в комнате, становясь из воображаемого действительным, углубляло печаль. Воображение, мешая и спать и думать, наполняло тьму однообразными звуками, эхом отдаленного звона или поющими звуками скрипки, приглушенной сурдинкой. Черные стекла окна медленно линяли, принимая
цвет олова.
В серой,
цвета осеннего неба, шубке, в странной шапочке из меха голубой белки, сунув руки в муфту такого же меха, она была подчеркнуто заметна. Шагала расшатанно, идти в ногу с нею было неудобно. Голубой, сверкающий воздух жгуче щекотал ее ноздри, она прятала нос в муфту.
Был он ниже среднего роста, очень худенький, в блузе
цвета осенних туч и похожей на блузу Льва Толстого; он обладал лицом подростка, у которого преждевременно вырос седоватый клинушек бороды; его черненькие глазки неприятно всасывали Клима, лицо украшал остренький нос и почти безгубый ротик, прикрытый белой щетиной негустых усов.
Если Ольге приходилось иногда раздумываться над Обломовым, над своей любовью к нему, если от этой любви оставалось праздное время и праздное место в сердце, если вопросы ее не все находили полный и всегда готовый ответ в его голове и воля его молчала на призыв ее воли, и на ее бодрость и трепетанье жизни он отвечал только неподвижно-страстным взглядом, — она впадала в тягостную задумчивость: что-то холодное, как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный мир любви превращался в какой-то
осенний день, когда все предметы кажутся в сером
цвете.
От плит и увядших
цветов, вместе с
осенним запахом листьев, веет прощением, печалью и покоем.
Осенние роскошные
цветы в клумбах около дома заснули до утра.
Темный
цвет лесных озер, кроме того, что кажется таким от отражения темных стен высокого леса, происходит существенно от того, что дно озер образуется из перегнивающих ежегодно листьев, с незапамятных времен устилающих всю их поверхность во время
осеннего листопада и превращающихся в черный, как уголь, чернозем, оседающий на дно; многие думают, что листья, размокая и разлагаясь в воде, окрашивают ее темноватым
цветом.
Ее доброе большое лицо вздрагивало, глаза лучисто улыбались, и брови трепетали над ними, как бы окрыляя их блеск. Ее охмеляли большие мысли, она влагала в них все, чем горело ее сердце, все, что успела пережить, и сжимала мысли в твердые, емкие кристаллы светлых слов. Они все сильнее рождались в
осеннем сердце, освещенном творческой силой солнца весны, все ярче
цвели и рдели в нем.
Зато пышно
цвели своей холодной, высокомерной красотою георгины, пионы и астры, распространяя в чутком воздухе
осенний, травянистый, грустный запах.
Корявые берёзы, уже обрызганные жёлтым листом, ясно маячили в прозрачном воздухе
осеннего утра, напоминая оплывшие свечи в церкви. По узким полоскам пашен, качая головами, тихо шагали маленькие лошади; синие и красные мужики безмолвно ходили за ними, наклонясь к земле, рыжей и сухой, а около дороги, в затоптанных канавах, бедно блестели жёлтые и лиловые
цветы. Над пыльным дёрном неподвижно поднимались жёсткие бессмертники, — Кожемякин смотрел на них и вспоминал отзвучавшие слова...
Из-под зелени и
цветов стальные и медные части машины эффектно сверкали в золотых лучах
осеннего заходящего солнца.
Этот человек и Васька кочегар стали как-то особенно заметны, точно фонари, зажжённые во тьме
осенней ночи. Когда весёлый Татьянин муж нарядился в штаны с широкой, до смешного, мотнёй и такого же
цвета, как гнилая Захарова шинель, кочегар посмотрел на него и запел...
Посмотри, Суламифь, на эти сапфиры. Одни из них похожи
цветом на васильки в пшенице, другие на
осеннее небо, иные на море в ясную погоду. Это камень девственности — холодный и чистый. Во время далеких и тяжелых путешествий его кладут в рот для утоления жажды. Он также излечивает проказу и всякие злые наросты. Он дает ясность мыслям. Жрецы Юпитера в Риме носят его на указательном пальце.
В эти часы бог для меня — небо ясное, синие дали, вышитый золотом
осенний лес или зимний — храм серебряный; реки, поля и холмы, звёзды и
цветы — всё красивое божественно есть, всё божественное родственно душе.
Но после к плену он привык,
Стал понимать чужой язык,
Был окрещен святым отцом,
И, с шумным светом незнаком,
Уже хотел во
цвете лет
Изречь монашеский обет,
Как вдруг однажды он исчез
Осенней ночью.
Еще оставшиеся кое-где местами зеленые ветки причудливо перемешаны с
осенними тонами, то светло-лимонными, то палевыми, то оранжевыми, то розовыми и кровавыми, переходящими изредка в
цвета лиловый и пурпурный.
На покой христианским душам спит окаянная сила до самого вешнего Никиты [
Осенний Никита — 5 сентября, весенний — 3 апреля.], а с ней заодно засыпают и гады земные: змеи, жабы и слепая медяница [Слепая медяница — из породы ящериц (anguis fragilis) медянистого
цвета, почти без ног и совершенно безвредна.
Когда природа вся трепещет и сияет,
Когда её
цвета ярки и горячи,
Душа бездейственно в пространстве утопает
И в неге врозь её расходятся лучи.
Но в скромный, тихий день,
осеннею погодой,
Когда и воздух сер, и тесен кругозор,
Не развлекаюсь я смиренною природой,
И немощен её на жизнь мою напор.
Мой трезвый ум открыт для сильных вдохновений,
Сосредоточен я живу в себе самом,
И сжатая мечта зовёт толпы видений,
Как зажигательным рождая их стеклом.
В прозрачном воздухе резко вырисовываются церковные главы и длинными рядами белеют
осенние монастырские
цветы.
Днем мне удалось подстрелить трех птиц: китайскую малую крачку в
осеннем наряде с желтым клювом и светлосерыми ногами, потом сибирскую темноголовую чайку белого
цвета с сизой мантией на спине (у нее были оранжевые ноги, красный клюв и темносиние глаза) и, наконец, савку-морянку.
Был
осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же
цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.